Дипломная работа на тему: Место повестей Рим и Коляска в цикле. Циклическая организация Петербургских повестей

Введение

В начале 1843 года вышел в свет (с пометой - 1842 г.) вместе с остальными томами и третий том первого собрания сочинений Гоголя, в котором были помещены семь повестей: "Невский проспект", "Нос", "Портрет", "Шинель", "Коляска", "Записки сумасшедшего" и "Рим". Из них три ("Невский проспект", "Портрет" "Записки сумасшедшего") были опубликованы еще в "Арабесках" 1835 года, две - в "Современнике" Пушкина в 1836 году ("Нос" и "Коляска"); "Рим" был опубликован в "Москвитянине" в 1842 году; "Шинель" ранее не публиковалась вовсе; следует добавить, что в третьем томе сочинений "Портрет" был помещен во второй редакции, ранее напечатанной в 1842 году в "Современнике" Плетнева и отменившей в глазах Гоголя первую редакцию "Арабесок", во многом и принципиальна отличную от нее. Следует добавить также, что повести "Арабесок" писались в 1833 - 1834 годах, и тогда же видимо с конца 1832 до 1835 года, создавался "Hoc". "Шинель" была написана в 1839 - 1841 годах; "Коляска" - в 1835 году; "Рим" - в 1838 - 1842 годах. Наконец, вторая редакция "Портрета" и переработка "Носа" относятся в основном к 1842 году.

Таким образом, Гоголь сам свел воедино в третьем томе своих сочинений повести, писанные в разное время на протяжении десяти лет; иначе говоря, объединение этих повестей имело не хронологическое основание, а некое внутреннее. Прав, конечно, В.Л. Комарович, говоря, что сам Гоголь придал повестям третьего тома тот же вид цикла, что "Вечерам" и "Миргороду". Заметим при этом, что четыре повести из семи создавались одновременно с повестями "Миргорода" (писавшимися в 1833 - 1834 годах) и частично ранее их, что "Арабески" были закончены и сданы в цензуру на полтора месяца ранее, чем "Миргород". Пятая повесть, "Коляска", создавалась немедленно после "Миргорода" и "Носа". И только две повести, "Рим" и "Шинель", создавались значительно позднее; но, как это правильно подчеркнул В.Л. Комарович, "замечательна и тут одновременность работы над ними... с переработкой "Портрета" и "Носа".

Добавим к этому, что не менее замечательна одновременность работы над всеми этими четырьмя повестями с созданием второй редакции "Тараса Бульбы" и "Вия". Следовательно, можно сказать, что повести третьего тома писались как бы в два приема, главным образом в 1833 - 1835 годах и в 1841 - 1842 годах, при этом оба раза Гоголь работал сразу над целой группой повестей третьего тома - и одновременно над повестями "Миргорода". Из всего этого можно сделать два заключения: одно - о внутреннем единстве, в творческом процессе и сознании автора, повестей третьего тома, позволившем Гоголю работать над ними одновременно или хотя бы почти одновременно; другое - о внутреннем единстве или соотнесении повестей третьего тома с "Миргородом" - соотнесении, позволившем автору работать одновременно над обеими группами повестей и, тем не менее, разделившем их, выделившем четыре из них в "Миргород", а остальные оставившем за пределами этого цикла.

Эти "остальные" семь повестей тоже образовали цикл, и это был вовсе не только по счету томов собрания сочинений третий цикл, а по внутреннему смыслу и по соотношению с первыми двумя. Впрочем, не только, этот третий цикл обладал тем плотным художественным единством, которое построило четыре повести "Миргорода" в цельную книгу. Очевидно спаяны в единство пять повестей, действие которых происходит в Петербурге; это осознано и критикой и, так сказать, литературной, читательской и даже издательской практикой уже давно, и это осознание породило особый термин, объединяющий эти пять повестей, - термин "Петербургские повести".

Несколько в стороне стоят "Рим" и "Коляска". "Рим" - это тоже повесть о городах, именно даже не об одном городе, а о двух городах, причем это тоже как и в петербургских повестях, современные столицы. Один из них - Париж - хотя и существенно отличается от гоголевского Петербурга, все же, подобно ему, принадлежит миру зла; зато образ Рима соотнесен с образом Петербурга контрастно.

Рим Гоголя - это идеал, хотя и идеал умирающий, он все еще рождает поэзию, красоту и силу нормальных людей, и нормальные дела их - хотя творческая сила их уже почти только воспоминание, последний отблеск засыпающей жизни, и реальностью в современности обладает, увы, не дряхлый и спокойный Рим, не его красавица, не отблеск его древности и природы в душах мудрых людей, а, наоборот, сошедшие с ума, внешние, лживые, продажные и раздробленные цивилизации Парижа - и Петербурга, как их увидел и нарисовал Гоголь.

Следовательно, "Рим" поставлен в композиции третьего тома Гоголя так, как Шпонька в композиции "Вечеров на хуторе": и там и здесь - отрывок, в самой своей неоконченности намекающий на иной мир, контрастный тому, который изображен в остальных повестях цикла. Только оценка этого иного мира o6paтна. Там, в "Вечерах", весь цикл строит образ мира, но а отрывок контрастно вводит первый очерк мира зла. Здесь, наоборот, весь цикл строит образ пошлого зла, а отрывок о Риме контрастно вводит образ мира покоя, правды, красоты, народности культуры (по Гоголю) - и величия умирания.

Отношение между образной идеей "Рима" и петербургскими повестями - это обычное для Гоголя соотношение нормы человека и отклонения от этой нормы, чем такое отношение должно служить укором современной "цивилизации", уклонившейся от нормы. Так, "Рим", вовсе не будучи собственно Петербургом, включается в цикл петербургских повестей не без существенных оснований.

Однако есть два обстоятельства, одно внешнее, другое внутреннее, которые препятствуют органически полному включению "Рима" в цикл. Во-первых, "Рим"- это действительно отрывок, как он обозначен в подзаголовке. "Незавершенность" повести о Шпоньке фиктивна, повесть эта окончена, ее "неоконченность" есть особый тип построения, а обрыв изложения в конце ее - особый, острый, вид концовки. Несколько иначе обстоит дело с "Римом". Следует признать, что Гоголь, приступая и созданию этого произведения (точнее, к созданию повествования об Аннунциате), собирался написать роман, в первый и последний раз в жизни. Роман не был написан, и готовую часть его Гоголь обработал в виде "Отрывка" с названием "Рим" - вероятно, для собрания сочинений. Таким же образом Гоголь обработал в виде отдельных драматических отрывков-сцен части ранее не издававшейся и не доведенной до конца комедии ("Утро делового человека", "Тяжба" и др.).

Нет сомнения, что Гоголь хотел придать "Риму" законченность - именно в качестве "отрывка", особенно в художественной композиции, своеобразного жанра, имеющего свою завершенность. Ведь и свои отрывки-сцены он мыслил как подлежащие постановке, и они на самом деле шли на театре, как при жизни Гоголя ("Тяжба"), так и после его смерти ("Утро делового человека" и др.). Тем не менее, следы происхождения "Рима" из настоящего отрывка, следы незавершенности замысла в этой вещи очевидны, и это довольно внушительно отделяет "Рим" от других повестей окружающего его цикла: здесь проступает различие, так же и в особенности жанра: отрывок романа среди рассказов.

Заметим, что и сам Гоголь, и уже после выхода в печать собрания сочинений, то есть после двукратного печатания "Рима", назвал его в письме к Шевыреву повестью, даже не отрывком, а романом (письмо от 1 сентября 1843 года), причем тут же говорит и о том, что "Рим" - это только начало романа, незавершенное и даже не уясняющее замысла его: "Идея романа вовсе была не дурна. Она состояла в том, чтобы показать значение нации отжившей, и отжившей прекрасно, относительно живущих наций. Хотя по началу, конечно, ничего нельзя заключить, но все можно видеть, что дело в том, какого рода впечатление производит строящийся вихорь нового общества на того, для которого уже почти не существует современность...". Таким образом, и сам Гоголь, видимо, ощущал "Рим" как вещь незавершенную, как кусок романа.

Другое отличие, отделяющее "Рим" от цикла петербургских повестей, - идейное, и как таковое оно весьма важно. Дело в том, что петербургские повести содержат тенденцию решительно отрицательную по отношению к общественному строю современной Гоголю России, да и Европы. Они явно и очевидно прогрессивны в прямом идейном, общественном, политическом смысле. Они полны негодования, гнева, страстного протеста против обиды наносимой человеку, и искажения его высокой сущности, причем обидчиком и злодеем оказываются лица современного государства, а орудиями злодейства - чин и золото, иерархия политическая и экономическая.

Правда, "Шинель" в этом отношении уже несколько отходит от повестей первой половины 30-х годов; здесь в "Шинели", Гоголь уже не столько произносит гневную обвинительную речь, сколько просит о помиловании, обращается не столько к достоинству граждан, сколько к жалости господ. Но все же в "Шинели" сила протеста еще велика, и социально-моральный пафос этой великой повести по справедливости оценивался всей передовой Россией в течение десятилетий в самом сочувственном смысле.

Иное дело - "Рим". Обработанный, а может быть и дописанный в 1842 году, уже в пору трагического перелома сознания Гоголя, уже в пору, когда он катастрофически срывался и в безумие и в реакцию, "Рим" невольно явственно несет следы этого начавшегося падения своего автора. Здесь - и культ покоя во что бы то ни стало, покоя в умирании, покоя в смерти, и любование застоем, отсутствием общественной жизни, идейная принципиальная антисоциальность и антиполитическая направленность и неодобрительное отношение к Парижу, средоточию передовой политической жизни тех лет. Не спасало "отрывок" и стремление к народности, стихийному демократизму, стремление в патриархальной народной среде увидеть основу и средоточие и красоты и мудрости, поскольку саму народность Гоголь толковал здесь как нечто неизменное, патриархально-традиционное, то есть толковал реакционно.

Белинский сразу же чутко уловил в "Риме" и фальшь и отзвуки реакционных взглядов и написал и о нем и о другом еще сдержанно, как бы вскользь, как бы колеблясь еще и не решаясь осудить любимого писателя, - и все же написал. Во всяком случае, "Рим" заключал в себе мысли, ставившие этот отрывок в несколько контрастное положение к петербургским повестям - уже не только как композиционный элемент единства книги, но и как вещь, вступавшую в элементарное противоречие с этими повестями.

Не совсем органично входит в цикл третьего тома и Коляска", хотя в ней нет тех внешних и внутренних отличий, которые отделяют от этого цикла "Рим". "Коляска" принадлежит к тому же жанру повести, что и другие произведения цикла; в частности, это повесть, основанная на анекдоте, сжато изложенная без отступлении и "развертывании", по внешнему виду как бы повесть-шутка: все это отчасти сближает "Коляску" с "Петербургскими повестями", и, в частности, с "Носом"; кстати, и "Коляска" и "Нос" были напечатаны в пушкинском "Современнике" 1836 года, в № 1 и 3, как бы тем самым в соотнесении друг с другом.

Правда, действие в "Коляске" происходит далеко от столицы, скорей всего на Украине, что внешним образом сближает "Коляску" с повестями двух "украинских" сборников Гоголя. Тем не менее, самый объект изображения в ней гораздо ближе к петербургским повестям, чем к "украинским" повестям. Не говоря уже о сказочно-легендарном элементе "Вечеров", как и "Вия", не говоря и об эпосе "Тараса Бульбы", даже от событий "Старосветских помещиков" и повести о двух Иванах значительно отличаются объекты изображения в "Коляске". Здесь, в "Коляске", мы видим не патриархальных провинциалов-украинцев, составляющих часть "низменной" жизни, а людей относительно верхнего слоя, составляющих часть официальной России, часть правительственной машины, часть той системы, искажающей облик страны, которая имеет свое средоточие именно в столице; это - люди, не "органические" для жизни страны, стоящие, в сущности, вне ее, - и в этом отношения они именно совпадают с тем миром, который изобличается в петербургских повестях.

Люди "Коляски" - это не искаженное пошлостью простодушие патриархальности, а как бы само воплощение пошлости, источник ее; тем самым "Коляска" тематически скреплена с циклом повестей третьего тома более, чем с "Миргородом". Можно сказать, что от петербургских повестей ее отделяет только то, что она - не петербургская, то есть только место действия; это, конечно, не просто внешнее отличие, но оно все-таки не решает дела.

Оглавление

- Место повестей Рим и Коляска в цикле

- Циклическая организация Петербургских повестей

- Повесть Рим

- Повесть Коляска